• Ви знаходитесь тут:

  • Головна
  • Епічні романи Володимира Мохнєва

щорська цбс Мохнєв Володимир Никифорович народився 24 серпня 1937 року у селі Хотуничі Щорського району.

Закінчив середню школу, Гомельський будівельний технікум, Московський інститут інженерів землевпорядкування, відділ планування і забудівлі сільських населених пунктів.

В Білорусі працював на будівництві Світлогірського хімкомбінату, інженером-будівником Речицького райвиконкому, у Ростовській області будував нове місто Усть-Донецький. Це поблизу станції Вешенської, де жив Михайло Шолохов. Саме тут з’явилась можливість передати своє оповідання письменнику. Отримав схвальний відгук і пропозицію зустрітися. Та не склалось – призвали до служби в армії.

На Чернігівщині працював архітектором Щорського району, старшим майстром Щорського профтехучилища № 7. Має звання «Відмінник народної освіти України».

У 2016 році став членом Національної спілки письменників України.

Є автором роману «Стремнина тихого Дона», який став своєрідним продовженням роману М. Шолохова «Тихий Дон», яким Володимир Никифорович зачитувався і дуже хотів знати подальші долі героїв.

У 2011 році вийшла збірка його перших оповідань «Под свою тальянку и смеюсь и плачу» яка свідчить про різнобічність і багатоплановість авторських поглядів на життя, переданих через долі персонажів.

2014 року у центральній бібліотеці відбулася презентація нового роману Володимира Мохнєва «Судьбы людские», над яким він працював чотири роки. В центрі уваги – доля багатодітної родини, яка випробувалась і голодомором, і колективізацією, і німецько-фашистською окупацією, і відродженням після звільнення від нацистських загарбників. Місце дії – село на півночі Чернігівщини. Мова роману близька до місцевого діалекту.

Роман захоплює з перших сторінок і, не зважаючи на об’ємні 3 томи, утримує увагу читача до останніх сторінок.

2017 року побачила світ перша книга роману "Любовью дорожить умейте" - "Любовь безгрешной не бывает", а наприкінці 2020 року вийшла друга книга роману - "Горные тюльпаны" (частина перша).

Книги В.Мохнєва не затримуються на бібліотечних полицях, місце їх прописки – читацькі оселі.

ЛАНДЫШИ

Июньская жара придавила землю. Ни ветерка, ни облачка. Казалось, и деревья, и перрон, на котором мы стоим с женой, и вокзал, и с грохотом проносящиеся товарные поезда – все летит в зыбком мареве, потеряв опору.

Стоим и молчим. Даже не смотрим друг на друга. Молчим не оттого, что нам не очень говорить, нет. Вчера мы поссорились. Видите ли я не купил ей ландышей, которыми торговала бабка возле универмага, на площади.

Ландыши, связанные по десять-пятнадцать стебельков в тонкие пучки, торчмя, стояли в большой плетеной кошелке, перевязанной вышитыми домотканым рушником. Белые бубенчики на стебельках увяли и поблекли, потеряли свой первозданный вид. Но, несмотря на это, бабка без зазрения совести гнула свою цену.

- По рублику, милые, по рублику, - елейно говорила она, переставляя цветы в кошёлке, обрывая засохшие кончики листьев своими загрубевшими пальцами.

«Не слишком ли – рубль за увядшую красоту?» - подумал я и прошёл мимо бабки. Жена же моя задержалась и, склоняясь над кошелкой, начала выбирать букетик. Она, наверное, думала, что я стою сзади нее, готовый расплатиться, так как кошелек с деньгами был у меня. Но я, не предполагая, что её прельстят столь невзрачные ландыши, уже подходил к промтоварному магазину. И тут, у самого входа в магазин, она мены догнала и, зло дернув за рукав, повелительно сказала:

- Дай деньги!

Почти выхватив у меня кошелек, она торопливо пошла к бабке, как будто опасаясь, что у той расхватают цветы и ей не достанется. Подошел и я. Жена дала бабке пятерку, забрала из её рук пять букетиков, поднесла цветы к лицу, вдохнула их запах и, прижав к груди, как самое дорогое, почему-то быстро зашагала в сторону улицы, где мы снимали комнату, хотя мы уже уезжали после сдачи сессии на заочном отделении Нежинского пединститута. Мысленно я тут же нашел себе оправдание: «Лучше бы мы сыну игрушку подороже купили, а то везем копеечный пластмассовый пистолет». Я сказал бабке на прощанье:

- Совесть надо иметь, чтоб так обдирать православных!

Бабка, ясное дело, и глазом не моргнула. Когда догнал жену, ей почему-то захотелось зайти в городской парк, примыкавший к кинотеатру, мимо которого мы проходили.

«Постою, подожду», - подумал я и стал рассматривать афиши у кинотеатра. Стою десять, пятнадцать минут – жены нет. Начал волноваться: мало ли чего могло случиться!.. Пошел искать, а у самого сердце уже заколотилось, как сумасшедшее.

Жена сидела на полосатой деревянной скамейке в тени аллеи, нагнувшись, закрыв лицо ладонями. Цветы лежали рядом. Увидев меня, дала волю своей обиде:

- Ты никогда не дарил мне цветы! Даже в роддом за сыном пришёл с одними пеленками!.. – Она взяла в руки ландыши и, спрятав в них лицо, заплакала.

Я и в самом деле тогда забыл в роддом цветы, вышитый уголок и ленту.

Зато точно помню: вместе с пеленками принес погремушку. Цветов тогда я нарвал в палисаднике возле дома, положил их на столик в беседке, но спешил посмотреть на своего первенца, не вспомнил о них.

- Ты никогда не любил меня, я это чувствую уже пять лет! – продолжала жена. И, вдруг, вспомнила день нашей свадьбы: - Ты даже когда в шли ЗАГС расписываться, не взял меня на руки, как другие женихи своих невест, в не внес в зал бракосочетания…

Я хотел отшутиться, сказать что-то вроде того, что боялся, не подниму, но она меня опередила:

- Я тогда была худенькая и ты бы мог меня поднять.

Вспомнила жена и своё короткое пребывание в больнице в прошлом году:

- Помнишь, как приходил ко мне в больницу? Всегда в мертвый час, чтоб не зайти в палату. Поговоришь минуту через окно и бегом. Передачу через окно сунешь. Боялся зайти в палату и поцеловать. Другие мужья просиживали возле жен часами. А я, как дурра, лежи да читай…

Выдержав паузу и уже не плача, она отрубила:

- Чтоб и близко не подходил ко мне дома! Все – хватит!

По части поцелуев и цветов – она права, хотя не такой уж я и невнимательный. Она, наверное, забыла, как я принес однажды охапку черемухи и сирени: ученики подарили мне после экзаменов. Как сейчас помню, сказал ей:

- Тебе, Оленька!

- Спасибо, - обняла меня. Правда, тотчас же спросила: - Сам нарвал?

Я кивнул, и ей это понравилось. Хотя какое имеет значение: сам или сам? Важно – подарил. Назавтра, узнав, что цветы подарены мне учениками, повыбрасывала их в окно. С тех пор, а это было сразу после свадьбы, я к цветам пытаю некую неприязнь и негодую в душе, что жена вместо помидоров, разводит на наших двух сотках приквартирного участка уйму разных цветов, а в доме повсюду в спальне, в кухне, на каждом шкафу, даже на холодильнике стоят букеты, окруженные облаками мошки…

И вот стоим на перроне, как чужие. Наверное, только тень липы, под которой мы стоим, и объединяет нас сегодня. Обычно обида долго не держалась между нами. Ну полдня, день. А здесь – уже сутки. И из-за чего? Из-за каких-то ничтожных ландышей. Ведь домой едем, а там во дворе этих цветов, хоть косой коси. Элементарный женский каприз и ничего другого!

Кому-то надо было сделать первый шаг к примирению. Я прошёл к киоску, купил две порции мороженого, протянул один стаканчик жене, считая, что теперь всем её обидам конец. Но она, не взглянув даже на свое мороженое, а еще обиднее, на мою улыбающуюся физиономию, ледяным голосом сказала:

- Ешь сам! – И выдержав паузу, добавила: - Жадина!

«Это я жадина? Тогда получай!» - подумал я и демонстративно выбросил её стаканчик с мороженым в урну, стоящую рядом, возле столба. Жена немедленно прокомментировала мой поступок:

- Псих!

что-то хотела еще сказать, но возле нас остановилась молодая парочка, весело разговаривая.

И все же на лице жены я увидел лукавую радость. Мол, видишь, моя взяла! «Ну, это еще как сказать!» - мысленно ответил я ей и, доев мороженое, уселся на чемодан, начал читать газету, со злом переворачивая страницы и умышленно шурша ими. Я знал: жена до оскомины не любит бумажного шелеста и так морщится, будто невзначай хлебнула уксусной эссенции. Как я ни старался, но жена оставалась невозмутимой. Стояла, отвернувшись от меня, упершись глазами в круглую тумбу, обклеенную объявлениями, делая вид, что эта тумба её очень интересует.

Над перроном, не умолкая, гремел, усиленный репродуктором, голос диспетчера:

- Граждане пассажиры, будьте осторожны!.. проследует товарный поезд!..

Далекое эхо убегало от вокзала вдоль путей, повторяя: «товарный поезд…поезд…поезд» Но этот громовой голос диспетчера нисколько не мешал мне возмущаться, про себя поведением жены. «Эгоистка! Только о себе думает! Как будто у нее одной нервы, а у меня веревки! – твердил я себе. – Я тоже сдал сессию и не хуже, чем она. Видишь, какая благодарность. Черчение ей ведь я сделал, все тринадцать листов. А теперь – «псих»?..»

Я придумывал, как же насолить жене, особенно за «психа». Точно знал, что выдав мне «психа», она просто не успела добавить свое любимое словечко «ненормальный». Обычно у нее это вылетало сразу: «Псих ненормальный».

На некоторое время голос диспетчера умолк и пути оголились от проходящих товарняков. Я посмотрел в противоположную вокзалу сторону, где была товарная контора с погрузочно-разгрузочной площадкой, примыкавшей к высокому кирпичному забору, в котором, прямо напротив меня, зеленели металлические ворота. З воротами была какая-то суета. Но вот они растворились, и я увидел пожилого мужчину, несшего на руках девушку. Он переносил её через рельсы и шел прямо на нас. Одет в рабочую спецовку, на ногах – кирзовые сапоги с отвернутыми голенищами, на голове – кожаная кепка. Обхватив его за шею, девушка держала в руках за его спиной костыли.

Перейдя через все пути, мужчина опустил девушку на край платформы и она, уже стояла на костылях, осмотрела себя, одернула белую кофточку, плотно облегавшую высокую грудь.

- Иди, папа, - сказала ласково мужчине.

Прежде чем уйти, мужчина обобрал сзади на её джинсах несколько соломинок, я подумал: по-видимому, приехали на телеге из села к поезду кого-то встречать, поскольку у них самих никаких вещей не было.

Отец с дочерью находились в десяти шагах от меня, я стал разглядывать их, движимый простым любопытством. У мужчины было задубелое от солнца лицо, с какой-то давней печалью и усталостью. Судя по рукам, почти черным, с въевшейся под ногти соляркой, он был механизатор. Заметив, что я их разглядываю, он резко обернулся ко мне, как бы сказав всем своим видом: «Сидишь и смотришь на мое горе?» Я поспешно отвернулся, а он, оставив дочь одну на перроне, медленно пошел через рельсы к тем же воротам багажной конторы, откуда пришел. Часто оглядываясь, а девушка махала ему рукой, улыбалась и шептала: «Иди, папа…»

Признаться, я не встречал в своей жизни такого красивого лица, каким одарила девушку природа: чистое, нежное, тронутое бархатистым загаром. Её густые пшеничные волосы были стянуты в тугой пучок синей лентой. Такие же синие были и глаза, ярко светившиеся из-под густых ресниц, достававших своими кончиками почти до широко разбросанных бровей.

Постояв немного, она медленно пошла вдоль перрона, опираясь на костыли. Тяжело было смотреть, с каким усилием она переставляла свои непослушные ноги. Ступни ее ног – в лакированных туфельках, безжизненно ударялись об асфальт, лишенные всякой упругости. И в то же время лицо её светилось какой-то затаенной радостью. Видимо, она давно свыклась со своим увечьем и ей вовсе не были чужды любые человеческие чувства, в том числе и чувства радости и какой-то духовной возвышенности, как показалось мне.

Подошел один киевский поезд, затем другой. Девушка всматривалась в выходящих из вагонов пассажиров, заглядывала в вагонные окна. Она явно кого-то ждала, но того, кого ждала, не было. Уже заметно нервничала. Быстро передвигалась, постукивая костылями, вдоль перрона, по самой его кромке, а рядом проносились товарняки.

В голову мне пришла глупая и страшная мысль: «Она ведь может броситься под поезд!» Я поднялся с чемодана, начал ходить вслед за девушкой, готовый в любую минуту стать ее спасителем. Она, наверное догадалась, почему я верчусь рядом, улыбнулась мне. У меня сразу пропал всякий страх за нее.

Прибыл наш поезд. сделав вид, что забыл о жене, я взял свой чемодан и пошел к вагону. Жена шла позади и бубнила недовольно:

- Если кто-то родился дундуком, то хоть десять институтов кончай, им же и останется.

Это она обо мне. Я ведь взял свой чемодан, а ее чемодан оставил ей. Пусть получает за «психа».

В тамбуре вагона, в который мы должны были сесть, я увидел солдата. Он кому-то махал букетиком ландышей через голову проводницы. «Неужели ей!?» Я обернулся: девушка спешила к вагону. Поезд еще не остановился, а солдат уже спрыгнуть с подножки, оставив на перроне чемодан, и побежал на встречу девушке. Когда между ними оставалось пять-шесть шагов, она бросила костыли, распростерла руки и замерла.

- «Упадет! – испугался я. – Он не успеет подхватить!»

Но девушка стояла на своих безжизненных ногах, стояла и радостно кричала солдату:

- Юрка, я стою!..

У меня похолодело внутри, так как после этих слов она зашаталась и стала медленно клониться, но солдат успел подхватить её, затем взял её на руки.

Наш поезд медленно тронулся. Я прилип к окну. На перроне валялись пластмассовые костыли, стоял брошенный солдатом чемодан, а с подвесного моста сбегал отец девушки. Вот он, даже не поздоровавшись с солдатом, взял чемодан, поднял костыли и пошел за ними. Солдат нес девушку к пешеходному мосту.

В нашем купе, когда мы с женой вошли возле окна сидела старушка и смотрела в окно. Она приложила к глазам ладонь, что б солнце не мешало ей смотреть на перрон. Жена тоже подсела к окну и спросила, будто сама у себя:

- Кто они? Муж и жена? Жених и невеста?

- Любовь у них, - ответила старушка. – Что ж еще?

Жена метнула на меня глазами. В её взгляде уловил вопрос: «Сумел бы, вот так, как они?» - «Нет не сумел бы», - подумал я, раскрыв журнал, взялся за кроссворд. Прошло пять, десять минут. Кроссворд совершенно не разгадывался. Я оставил его, взобрался на полку, закрыл глаза. Меня одолевал вопрос посерьезнее кроссворда: кто эта девушка солдату? Неужели действительно его невеста? По моему разумению этого не могло быть.

Я свесился с верхней полки и сказал старушке:

- При чем здесь любовь! Они брат сестра.

- Не-е, соколик, - ответила мне старушка. – Он со мной от самого Киева ехал, говорил: «Меня в Нежине Анечка встречать будет». Она, говорит, у меня хоть куда невеста. Всем невестам невеста. Так и говорил: «»Хоть куда она у меня невеста». Потом на остановке выскочил, букетик купил, чтоб, значит, с букетиком явиться.

Слова старушки вовсе не убедили меня в том, что девушка была невестой солдата: ведь и сестре можно сказать: «Она у меня хоть куда невеста». Но на первой остановке я вышел из вагона и побежал в сторону стационарного базарчика.

Русая загорелая девчонка лет двадцати, в ярком сарафанчике и тапках на босу ногу, продавала ландыши: крупные белые, обрызганные водой бубенчики на тонких стебельках, связанных нитками в большие пучки, - ландыши, не идущие ни в какое сравнение с теми, что томились в кошелке у нежинской бабки.

Я взял четыре пучка и подал девчонке четыре рубля.

- Если вам на все деньги, так еще четыре берите, - сказала она.

- Почем же они у тебя? – удивился я.

- По пятьдесят копеек.

- Давай на все!

Я вошел в купе с охапкой ландышей.

- Ты с ума сошел! – ахнула жена и схватилась рукой за сердце. – Псих ненормальный! Зачем столько?..

- Затем, что ты любишь цветы, - ответил и положил на столик перед ней эти прекрасные ландыши.

Жена засуетилась, не зная, что с ними делать, подняла с пола сумочку, открыла ее зачем-то, словно собиралась упрятать в неё цветы, но тут же закрыла, поставила её себе возле ног, потом сказала сожалеющее:

- Была бы банка… Коль, попроси у проводницы. И водички налей, поставим и они совсем оживут…

Я выпросил у проводницы банку, жена поставила букетики в воду, вскоре наше купе наполнилось душистым нежным ароматом.

- Коль, ты ложись, поспи, - заботливо сказала жена. – Я же вижу, ты спать хочешь.

Я кивнул и снова забрался на свою полку.

- Завидую вам, молодым нынешним, - сказала внизу старушка. – А я вот замужем пятьдесят годков прожила и не было у нас такого, чтоб цветочек он мне когда принес. А теперь, вишь, другие мужья пошли. Глядеть приятно на вас.

- Всегда, бабушка, все меняется к лучшему, - ласково ответила ей жена.

- Да и манеры у нас такой не велось, чтоб мужик женке своей цветы носил, - снова сказала старушка. – А так и в палисадах они цвели, и на луг, как пойдешь – там уж их, ой-ой, сколько! И наглядишься, и надышишься. Хорошо-то на лугах, красиво. Я молодой была, сенокос больше всякой работы любила.

- Нас тоже на сенокос посылают, - ответила ей жена. – Мы с мужем от школы каждое лето ездим, вместе со старшеклассниками.

Жена стала рассказывать старушке, где мы живем, о школе, где работаем, да о том, что мы заочно учимся, да что у нас есть сын и прочее, прочее. Старушка тоже что-то рассказывала. Под этот негромкий неторопливый разговор я начал засыпать.

Вагон мерно покачивало, постукивали колеса на стыках рельс, в открытое окно залетал ветерок, в купе пьяняще пахло ландышами, а я все глубже погружался в сон и совсем уже смутно думал о том, что все у нас с Олей будет хорошо. Сессия уже, слава Богу, позади, скоро мы будем дома, а дома нас ждет Саня, а ему мы везем пластмассовый пистолет…

Во сне я видел ту девушку, в белой кофточке, с синей лентой в пшеничных волосах и солдата. Взявшись за руки, они бежали по зеленому лугу. Мне было радостно видеть такой сон.

Щорс, 1976 г.

Кiлькiсть переглядiв: 793